And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting on the pallid bust of Pallas just above my chamber door; and his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming. And the lamplight o'er him streaming throws the shadow on the floor; and my soul from out that shadow that lies floating on the floor shall be lifted — NEVERMORE!
Любимая женщина крысолова не желает сойти с ума, не дает ему сказать ни слова —
все говорит сама. У него внутри ледяная каша да чернильная чернота, а она говорит: сирота ты наша, я люблю тебя, сирота. У него внутри неподъемный камень, да и камень слегка кровит, а она потрогать его руками, беспардонная, норовит. И он забивается в угол, пряча то, что в груди стучит, а она, паучиха, ткачиха, пряха, веревку свою сучит. Я тебя — говорит — спеленаю, милый, ты мой пленный, милый, не плачь. Крысолов старательно смотрит мимо, заворачивается в плащ. Он не помнит, куда подевалась дудка, он не помнит, была ль она... А по ночам во сне она плачет жутко — любимая женщина.
Had I the heaven's embroidered cloths, enwrought with golden and silver light, the blue and the dim of the dark cloths of night and light and the half-light, I would spread the cloths under your feet:
But I being poor have only my dreams; I have spread my dreams under your feet; tread softly, because you tread on my dreams.